–?Очевидно, что Клара – выдающаяся художница, – сказал Маруа, игнорируя владельца галереи. – Но те самые таланты, которые сделали ее большой художницей, не позволяют ей пробиться наверх в мире искусства.

–?Возможно, вы недооцениваете Клару Морроу, – заметил Гамаш.

–?Возможно. Но вы, возможно, недооцениваете мир искусства. Пусть вас не обманывает внешняя вежливость и творческая энергия. Это злобное место, где полно незащищенных и корыстных людей. Страх и корысть – вот что проявляется на вернисаже. На карту поставлено много денег. Состояния. И много честолюбия. Горючая смесь. – Маруа скосил глаза на Кастонге и снова посмотрел на старшего инспектора. – Я ориентируюсь в этом мире. Я могу вывести их на самый верх.

–?Их? – переспросил Кастонге.

Гамаш полагал, что владелец галереи потерял интерес к разговору и почти не слушает, но теперь понял: Кастонге очень чутко прислушивался к каждому слову. И Гамаш молча призвал себя не недооценивать ни продажности мира искусства, ни этого высокомерного человека.

Маруа пристально посмотрел на Кастонге, тоже удивленный тем, что его коллега внимательно слушает.

–?Да, их.

–?Что вы имеете в виду? – спросил Кастонге.

–?Я имею в виду обоих Морроу. Я хочу продвинуть их обоих.

Глаза Кастонге расширились, губы сжались, и голос его, когда он заговорил, зазвучал на повышенных тонах:

–?Вами движет корысть. Почему вы берете обоих? Вам его картины даже не нравятся.

–?А вам нравятся?

–?Я думаю, его работы лучше работ жены. Берите Клару, а я возьму Питера.

Гамаш слушал и спрашивал себя, не так ли шли переговоры на Парижской конференции после Великой войны [42] , когда победители делили Европу. И не приведет ли это к таким же катастрофическим результатам.

–?Я не хочу одного, – сказал Маруа. Голос его звучал рассудительно, бархатно, сдержанно. – Мне нужны оба.

–?Сукин сын, – выругался Кастонге.

Но Маруа как будто и не услышал его. Он повернулся к старшему инспектору с таким видом, словно Кастонге сказал ему что-то приятное.

–?Когда вы решили, что будете продвигать Клару? – спросил Гамаш.

–?Вы были со мной, старший инспектор. В тот момент, когда я увидел свет в глазах Девы Марии.

Гамаш восстановил в памяти это мгновение.

–?Как мне помнится, вы решили, что это, возможно, просто игра света.

–?Я до сих пор так думаю. Но ведь это удивительно, правда? То, что Клара Морроу, по существу, передала человеческие чувства. Надежда одного человека – это жестокость другого. Свет ли это или ложное обещание?

Гамаш посмотрел на Андре Кастонге, который, слушая их разговор, пребывал в полном недоумении, – они словно побывали на разных выставках.

–?Я бы хотел вернуться к убитой женщине, – сказал Гамаш и увидел, что Кастонге на мгновение растерялся.

Корысть затмила убийство. Затмила страх.

–?Вы были удивлены, снова увидев Лилиан Дайсон в Монреале? – спросил старший инспектор.

–?Удивлен? – переспросил Кастонге. – Ничего такого я не чувствовал. Я о ней забыл через минуту.

–?Боюсь, что я чувствовал то же самое, старший инспектор, – сказал Маруа. – Для меня она что в Монреале, что в Нью-Йорке – без разницы.

Гамаш посмотрел на него с интересом:

–?Откуда вам известно, что она была в Нью-Йорке?

Впервые Маруа замешкался, его уверенность поколебалась.

–?Видимо, кто-то мне сказал. Мир искусства полнится слухами.

Мир искусства, подумал Гамаш, полнится еще кое-чем, о чем мог бы сказать Маруа. И данный случай казался превосходным примером. Он смотрел на Маруа, пока тот не опустил глаза и не стряхнул невидимого волоска со своей безукоризненной рубашки.

–?Говорят, вчера на вечеринке был еще один ваш коллега. Дени Фортен.

–?Верно, – сказал Маруа. – Я удивился, когда увидел его.

–?«Удивился» – это слишком слабо сказано, – хмыкнул Кастонге. – Если учесть, как он обошелся с Кларой Морроу. Вы знаете об этом?

–?Расскажите, – попросил Гамаш, хотя прекрасно знал эту историю и два художника в гостинице Габри только что с радостью напомнили ему о ней.

И Андре Кастонге принялся с удовольствием рассказывать о том, как Дени Фортен договорился с Кларой о персональной выставке, но потом передумал и кинул ее.

–?И не просто кинул – обошелся с ней как с дерьмом. Всем рассказывал, что она как художник ничего не стоит. В принципе я с ним согласен, но вы можете представить его удивление, когда не кто-то, а сам музей предложил ей персональную выставку?

Такая трактовка устраивала Кастонге, поскольку принижала и Клару, и его конкурента Дени Фортена.

–?Тогда почему он оказался здесь? – спросил Гамаш.

Оба его собеседника задумались.

–?Понятия не имею, – признался Кастонге.

–?Видимо, его пригласили, – сказал Маруа, – но я не могу себе представить, чтобы он был в списке гостей Клары.

–?А бывает, что люди приходят на такие вечеринки без приглашения? – спросил Гамаш.

–?Иногда, – ответил Маруа, – но это в основном художники, которые пользуются возможностью завязать связи.

–?Приезжают выпить и закусить на халяву, – пробормотал Кастонге.

–?По вашим словам, – обратился Гамаш к Кастонге, – мадам Дайсон просила вас посмотреть ее портфолио, но вы ей отказали. Я считал, что она критик, а не художник.

–?Верно, – сказал Кастонге. – Она писала для «Пресс», но то было много лет назад. Потом она исчезла, а ее место занял кто-то другой. – Он говорил небрежным, скучающим тоном.

–?Она была хорошим критиком?

–?Неужели вы полагаете, что я могу это помнить?

–?Точно так же, как я полагал, что вы вспомните ее по фотографии, месье.

Гамаш не сводил глаз с владельца галереи. Лицо Кастонге, и без того покрасневшее, стало пунцовым.

–?Я помню ее рецензии, старший инспектор, – сказал Маруа, потом посмотрел на Кастонге. – Как и вы.

–?Я ничего не помню. – Кастонге смерил его ненавидящим взглядом.

–?«Он естествен во всех своих проявлениях – творит произведения искусства так же легко, как отправляет физиологические потребности».

–?Не может быть, – рассмеялся Кастонге. – Это написала Лилиан Дайсон? Merde. Если у нее столько желчи, то она и в самом деле могла бы стать неплохой художницей.

–?Но о ком были сказаны эти слова? – спросил Гамаш у обоих.

–?Вряд ли о какой-то знаменитости, иначе мы бы запомнили, – ответил Маруа. – Наверное, о каком-то несчастном художнике, который теперь утонул в море забвения.

«С камнем этой рецензии на шее», – подумал Гамаш.

–?Да какая разница? – вспылил Кастонге. – Это было двадцать, а то и больше лет назад. Вы думаете, что рецензия двадцатилетней давности имеет какое-то отношение к ее убийству?

–?Я думаю, что убийства имеют долгую память.

–?Извините, но мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – сказал Андре Кастонге и направился в гостиницу.

Маруа и Гамаш проводили его взглядом.

–?Вы знаете, что он сейчас делает? – спросил Маруа.

–?Звонит Морроу, чтобы убедить их встретиться с ним.

Маруа улыбнулся:

–?Exactement [43] .

И они тоже направились к гостинице.

–?Вас это беспокоит?

–?Меня никогда не беспокоит то, что делает Андре. Он не представляет для меня угрозы. Если Морроу настолько глупы, что подпишут договор с ним, значит он их устраивает.

Но Гамаш ни на секунду не поверил в это. Уж слишком зорко, слишком внимательно смотрели глаза Франсуа. Его вальяжные манеры казались искусственными.

Нет, этому человеку поведение Андре было вовсе не безразлично. Он был богат. Влиятелен. Значит, дело было не в этом.

Страх и корысть. Вот приводные ремни мира искусства. И Гамаш знал, что так оно, наверное, и есть. Значит, если со стороны Маруа дело было не в корысти, то в другом.

В страхе.

Но чего мог бояться этот известный пожилой торговец произведениями искусства?